Непростое счастье Ады Роговцевой
Так трагически сложилось, что свое 75‑летие народная артистка СССР Ада Роговцева встречает в глубоком трауре.
2 июля в возрасте 49 лет после тяжелой болезни умер ее единственный сын Константин Степанков-младший. Поэтому, естественно, никаких юбилейных, предъюбилейных интервью быть не могло. И предлагаемое вашему вниманию интервью Ада Николаевна дала еще когда ее любимый сын был жив и здоров.
Мы сидели в гостиничном номере, говорили о женском счастье и, всхлипывая, плакали, периодически протягивая друг другу — утереть слезы — бумажные салфетки. Ада Николаевна рассказывала о том, как уходил ее первый и единственный мужчина — Кость Степанков.
— Такая интересная вещь произошла, — закуривая очередную сигарету, говорила она, — ведь я себя взрослую без него не знаю. Я пришла к нему девчонкой, мне было восемнадцать, и мы прожили 48 лет. Жили по-разному: если не опиралась на него, то тянула за собой… А тут его не стало. Куда мне возвращаться? Но это — интимный процесс и его переживаешь в себе. А есть вещи, которые связаны с другими людьми…
Вся семья знала, что Кость Петрович смертельно болен, что ему осталось всего ничего. У Кати — его дочери, так, к счастью, сложился рабочий график, что два месяца она могла находиться дома. Никто уже ничего не мог изменить, даже облегчить боль: не помогал даже морфий. Единственное, что было в их силах — постоянно, каждую минуту находиться рядом, чтобы Степанков знал, чувствовал — он не один. Катя даже спала с ним, ни на минуту не выпуская из своей руки его руку: а вдруг во сне пропустит опять навалившуюся на отца боль…
— Кость Петрович всех нас очень любил. Еще находясь в сознании, со всеми простился, перед каждым покаялся. Умирая, смотрел на нашу внучку с такой нежностью, с таким светлым отчаянием, прощаясь с ней… Это забыть нельзя! Ему было многое жалко. В жизни было всякое, но за каждого из нас, не задумываясь, — в ту же секунду, он бы отдал жизнь, — говорит Роговцева.
— А хоронили мы его в моей деревне, у нас там есть домик, где в последние годы мужу нравилось жить. Так вот, в полдень похоронная процессия направилась к сельскому кладбищу и вдруг, на всю околицу стал кричать петух и тут меня кто-то толкает, чтобы я посмотрела, в самом хвосте процессии конь идет. Он всю дорогу до кладбища сопровождал нас, словно тоже со Степанковым хотел проститься. А когда могилу стали землей засыпать, друг Кость Петровича ко мне подходит и говорит: «Ада, что хочешь делай, но я ему туда бутылку водки положу, а то он меня на том свете не простит»… Кость Петрович же пил… Ну что делать, такой человек мне достался, надо было с таким жить. Ведь алкоголь — это болезнь, беда больших людей.
После похорон они вернулись в дом и стали разбирать старые письма, дневники, хранившиеся на чердаке.
— Нужно было чем-то заняться, иначе можно было сойти с ума, — объясняет Анна Николаевна.
Письма были мокрыми, и их пришлось сушить утюгом. А потом читали вслух и плакали: «…Люблю тебя, живу тобой. А обижать меня не надо. Ей-ей, я хороший. Ты уже давно могла убедиться в этом, если еще не убедилась. Убедишься, уверяю, что это неизбежно. Жалеть я тебя не хочу и не буду. Безразлично к тебе относиться не умею. Пока люблю — так люблю. Разлюблю — ты первая узнаешь. Ясно?
Не злись, не сердись, не мучайся и пусть тебе не будет трудно.
Помни, родная, я ежесекундно с тобой, не покидаю, тебя в себе берегу, люблю. Будь здорова, девочка, до скорой, хорошей встречи. Твой, твой! Кот».
— О любви писал, но никогда не говорил, видимо, не приучен был, ведь он без семьи вырос, в детстве не был обласкан… А я — как-то шли мы вместе — всю дорогу ему: «Как я тебя люблю, как я тебя люблю!». А Кость Петрович оборвал меня, посмотрел в глаза и говорит: «Любовь — она не словами, а делами мерится»… — Ада Николаевна замолчала и задумчиво добавила. — Костина смерть нас еще больше объединила. Дети встали стеной и говорят мне: «Ничего не изменилось, нас стало минус один, поэтому надо жить, как жили, делать каждый свое дело»…
И через три дня после похорон Роговцева уехала, нужно было работать — она в это время играла в спектакле.
— В актерской семье большая редкость — да что в актерской, сегодня это просто редкость — когда люди так долго живут друг с другом.
— Будь моя воля. Я бы закон издала, которым запретила бы семьям, в которых есть дети, разводиться.
— Даже если больше нет чувств?
— Да, даже если чувства ушли! Это великий грех — делать ребенка несчастным. Ни один ребенок не прощает родителям их развода. Никогда! Ты отвечаешь за его судьбу, за его психику, за все то, что он будет разрушать уже в своей семье, когда вырастет. Когда распадается семья, рушится и мир детей.
— Даже если муж с женой живут как кошка с собакой?
— Все равно, разводиться нельзя. Главное — жениться по любви. Любовь, великий цемент, который рождает отношение к детям и держит мужчину и женщину вместе, даже если от любви осталось лишь воспоминание. А вот если нет детей и что-то не складывается, не склеивается, даже я — человек очень терпеливый, говорю: надо уходить немедленно, не терять времени.
Но у Роговцевой были дети, поэтому она никуда не ушла, даже узнав об измене мужа. Ада Николаевна пережила это очень тяжело.
— Я видела, как он смотрел на ту девочку. Этого взгляда я никогда не забуду… — говорит она. — Но и это я ему простила. Я его просто любила…
— Ада Николаевна, а как Кость Николаевич переживал ваших многочисленных поклонников и любовные сцены в спектаклях, в кино?
— С поклонниками все было просто. У меня, наверное, характер такой, что я все любовные ухаживания всегда переводила в дружбу. Конечно, я не была монашкой-затворницей, но все дело в том, как эти романы начинаются и как они заканчиваются. Лишнего себе никогда не позволяла — Кость Петрович был моим первым и единственным мужчиной. Да, мы не просто жили. Он пил. Иногда много. Не раз давал повод для ревности. Мы ссорились, но при этом уважение друг к другу у нас оставалось, что очень важно. А что касается любовных сцен, которые приходилось играть, — Ада Николаевна улыбается воспоминаниям, — муж умом понимал — что это моя работа, но когда по телевизору что-нибудь такое показывали, всегда старался отвлечь внимание от экрана, предлагал угоститься печеньем, конфетами или придумывал еще что-нибудь.
— Вы сыграли множество ролей, и признание поклонников и властей не обошло вас стороной: в восемнадцать лет вы — сталинская стипендиатка, в двадцать три — заслуженная артистки Украины, в тридцать — народная Украины, а в сорок лет — народная артистка СССР. О чем вы мечтаете сегодня?
— Я не мечтаю. И это Божий дар. То, что я раньше играла, я уже не буду играть. Не буду играть страсть, любовь. Мне это уже не дано. Значит, я должна довольствоваться тем, что мне дано. Если ты на закате и понимаешь, что это может быть твоя последняя роль, то всегда цепляешься, не хочешь упустить возможность поучаствовать в кинопробах, выехать в киноэкспедицию — получить от всего этого радость. Поэтому ко многим предложениям начинаешь и относиться по-другому. Это вы со стороны удивляетесь: «Ах, зачем же она?» А затем!
— А что вам ближе: кино или театр?
— У меня есть дочь и есть сын, есть внук и есть внучка — кто из них мне ближе? Как мне ответить на этот вопрос? Я их всех люблю. Правда, с Катей проще, она девочка — более ласковая и внимательная. А Костя как Кость Петрович — чувствовали вовнутрь: его обнимаешь, а он, как все мальчики, вырывается, что-то бурчит недовольно…
Наш разговор оборвал телефонный звонок:
— Да, у меня все в порядке. Да, да, все в порядке, да не волнуйся ты! Да, я тебя тоже очень люблю… — говорила в трубку своему сыну Анна Николаевна Роговцева.
Закончив разговор, она на мгновенье замолчала, а потом задумчиво произнесла:
— Вот это и есть счастье, когда есть, кому сказать, что любишь и в ответ услышать, что любят тебя…
Ирина Вишневская, «Время»